Очевидно, Полевому одинаково не симпатичны и архаичные сказки-аллегории, и повести, отмеченные новыми тенденциями. Аллегории кажутся Полевому слишком холодными и устарелыми, а повести — низкими по предмету, стилю и методу психологического анализа.
Позиция Полевого значительно проясняется, когда мы сравниваем его рецензию на «Пестрые сказки» с его же мастным письмом1833 г. литератору В. Карлгофу. В письме говорится: «Что это такое „Пестрые сказки“? Камер-юнкер хочет подражать Гофману, и подражает ему еще не прямо, а на жанетовский манер… Это сбор мельчайших претензий на остроумие, философию, оригинальность. Чудаки! Не смеют не сделать в условный день визита и пишут ala Hoffman! Надобно быть поэтом, сойти с ума и быть гением, трепетать самому того, что пишешь, растерзать свою душу и напиваться допьяна вином, в которое каплет кровь из души,— тогда будешь Гофманом» *.
Издатель «Московского телеграфа» отрицает «Пестрые сказки» Одоевского как не соответствующие его литературным воззрениям, Полевой откровенно пристрастен и создает образчик «кружковой» критики. Лучшим русским прозаиком был в глазах Полевого А. А. Бестужев-Марлинский, постоянно печатавший в «Московском телеграфе» романтические повести, написанные фигурным, витиеватым стилем и переполненные взволнованными речами, бурными страстями и приключениями. Идеал Полевого — романтический гений, характер необычайный и могучий, личности, которые встречал он в романах Виктора Гюго и которых хотел бы воссоздать в собственных повестях.
* Русский архив, 1912, кн. 1, № 3, с. 420—421.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42