9
Но вольное обращение с нотами не исключало другого: Павлова открывала негаданные богатства в музыке, отвечавшей ее творческим задачам.
Музыка не смела заслонять танец. Но танец должен был иметь крепкое подножие и представительных спутников.
Вот одно из противоречий гения Павловой.
«Прекрасный розмарин» Крейслера — мелодичный пустячок, заигранный учениками всех консерваторий, стал сказкой о бренности красоты, когда к нему прикоснулась Павлова.
Кто не гнался в детстве, жарким полднем, за стрекозой, приманчивой своим радужным непостоянством? Кто не помнит горячего песка, тенистых ив, солнечной ряби на реке и снующих в этом сонном покое стрекоз? Но художник наверняка обойдет их стороной, убоявшись банальной красивости. Павлова отваживалась и побеждала.
Вспархивающие пассажи Крейслера воплощались в узорном, зыбком полете стрекозы. Руки танцовщицы с тонкой кистью и удлиненными пальцами, сплетаясь с крыльями костюма, придавапи механической вибрации проволоки, тусклому глянцу слюды живой трепет и блеск. Полет волнисто прочерчивал пространство, завивался в круги, внезапно замирал в той капризной сторожкости, когда чуть подрагивающие крылья готовы подхватить, унести, закружить…
«В новейших стильных одеяниях танцовщица свободнее, чем в традиционной юбочке, — писала Павлова в 1914 году в «Театральной газете». — Она может следовать своей минутной фантазии, показать большее своеобразие в своем искусстве, она делается независимее от школы».
Классические тюники резко, напоказ выставляют рисунок танца. В «Ночи» на музыку романса Рубинштейна плотные складки туники оберегали пластику движений — мягкую, плывущую. Великие музыканты умеют в звуках передать тишину. Павлова передавала ее в танце — «минутной фантазии» о вечной природе. Эту торжественную тишину вдруг перебивал голос страсти, взлет чувства, когда в jete entrelace свободно, «независимо от школы», вскидывались руки, изгибался стан, взметнувшаяся ткань билась о сплетенные в прыжке ноги.
Образ рубинштейновской «Ночи» получал непредвиденную многозначность в искусстве Павловой. Танец превращал монолог музыки о нетерпеливой страсти в раздумье о глубокой связи покоя природы и волнений человеческого сердца.
«Умирающий лебедь» Павловой потряс Сен-Санса.
Композитор посетил танцовщицу в 1913 году.
В ту пору мир лежал у ее ног. Казалось, не будет конца молодости, силам… Некуда было девать их избыток.
— Monsieur Saint-Saens, пойдемте к нашим лебедям, — восклицала она, сбегая с террасы Айви Хауза.
Маэстро, спустившись следом к пруду, оторопело взирал на затеянную ею возню.
Павлова попросту дралась с лебедем: дразнила его, толкала, дергала, отпихивала. Птица, способная ударом крыла переломить человеку ногу, не сопротивлялась.
Наконец, запыхавшаяся, смеющаяся, Павлова утопила пальцы в перьях и, перевив птичьей шеей свою, прижавшись нежной щекой к жесткому клюву, затихла, словно вдруг оробев.
<< Назад < Вернуться к оглавлению > Далее >>