17
С этим вечером потом связывалась память о первых опытах Фокина, о его попытках выйти из заколдованного круга театра и репетиционного зала.
Была тут определенная связь и с тем, как размежевалась труппа в событиях 1905 года.
По правде сказать, выстрелы Кровавого воскресенья отозвались в Мариинском театре еле слышно.
О жизни окраин танцовщицы знали мало. Понятие «народ» означало нечто расплывчатое и связывалось то с «кумом пожарным», навещавшим по средам кухарку, то с бабами, приносившими на дачу ягоды и грибы.
Народу следовало «благотворить», и это посильно делалось, тоже вполне в меру приличий.
«Немногим известно, что существует в России народная Гребловская школа имени Гоголя, созданная и устроенная нашими балетными артистами, — писал в декабре 1905 года Светлов. — В пользу этой школы балетными артистами устраивается ежегодно спектакль, дающий хороший доход».
Сливки общества наполняли зал на Троицкой улице. Там угощали редкостным зрелищем: артисты академической труппы плясали негритянский кекуок «во главе с нашей талантливейшей балериной А. П. Павловой 2-й». Там можно было купить афишу у сверкающей бриллиантами «красавицы кордебалета» Бакеркиной, поболтать у киоска с цветами, из-за которых выглядывало личико Карсавиной, выпить бокал шампанского из рук Павловой, уже сменившей короткую юбку кекуока на вечерний туалет.
Между тем определенная часть труппы причисляла к народу и себя.
Главным образом волновалась молодежь.
В слове «свобода» ей чудились слова «свобода творчества».
Казалось, сейчас, когда все чего-то требуют, можно будет наконец пробиться сквозь толщу правил и традиций.
И пробивались. Стихийно, опрометью. Иные горячие головы лезли на приступ…
Все тогда в труппе перепуталось. Но то, что выглядело со стороны «бурей в стакане воды», было на самом деле не так уж просто.
<< Назад < Вернуться к оглавлению > Далее >>