Послушайте, мосье Воллар, живопись — это именно то, что мне больше всего идет на пользу. Мне кажется, что когда я нахожусь среди природы, мое восприятие становится обостренней. К несчастью, художественное воплощение моих впечатлений всегда дается мне с мучительным трудом. Я не могу достигнуть в живописи той интенсивности, которая свойственна моим чувствам: у меня нет того великолепного богатства цвета, которое одушевляет природу. И все же, когда я думаю о своих колористических возможностях, я сожалею о том, что мне так много лет. Печально, когда ты уже не в силах передать многое из своих идей и впечатлений. Посмотрите на это облако: я бы хотел быть в состоянии передать его. Монэ — тот это умел. У него были мускулы.
Клод Монэ был тем живописцем, которого Сезанн ставил выше всех современных художников. Правда, ему случалось в своей ненависти к импрессионизму отпускать по адресу художника «различных времен дня» следующее словцо: „Монэ — это только глаз». Но он сразу же спохватывался: «Но, боже мой, какой глаз!»
Мы возвратились в город. Сезанн привел меня к церкви св. спасителя, чтобы я мог полюбоваться массивными дверьми орехового дерева со скульптурными украшениями очень тонкой работы, сделанными около 1500 года. Он показал мне также находящуюся в храме картину „Неопалимая купина», которую добрые жители Экса приписывали королю Ренэ. „Во всяком случае, — сказал он,— это великолепное подражание».
Я. — Я читал в Стендалевских «Мемуарах одного туриста», что процессия во время «Праздника тела господня» была введена добрым королем Ренэ*.
Сезанн. — А знаете, мосье Воллар, я ведь часто принимал участие в этой процессии вместе с моим другом Золя в дни нашей молодости.
Выйдя из церкви св. спасителя, Сезанн отправился домой, так как наступал час его отдыха. Он посоветовал мне пойти послушать музыку на «Бульваре».
„Бульвар» со своими золотеющими платанами и тремя фонтанами, в среднем из которых била горячая вода, являлся одним из самых живописных уголков Экса. Не без удивления я заметил, что лучшее из украшений „Бульвара» — статуя короля Ренэ — была измазана черным. Я приписал это безобразие местным республиканцам; но вскоре мне стало известно, что это было делом рук одного оголтелого местного шовиниста, который запустил чернильницей в голову правителя прежнего Прованса, дабы отомстить ему за то, что умирая он оставил государство беззащитным против поползновений французского короля.** При этом я узнал, что в виде протеста против включения Прованса в состав Франции старая знать Экса старательно воздерживалась от каких бы то ни было торговых сношений с „иностранцами»; она подразумевала под этим названием всех родившихся по ту сторону Авиньона.
______________
* Добрый король Ренэ» — было прозвище Ренэ Анжуйского, прованского графа, правившего в Провансе в пятнадцатом веке.
** Прованс — провинция в юго-западной Франции с главным городом Экс — управлялась сперва местными королями, потом графами; в 1487 году, через семь лет после смерти Ренэ Анжуйского, она была присоединена к Франции.