представляющих иссякающую, но не до конца иссякшую «струю гуманистического направления» 101, от растущей «пустыни слащавых и худосочных сентенций о любви к ближнему», являющейся внешним, публицистическим привеском к основному, нарочито «жестокому» содержанию произведений Достоевского. Михайловский отказывается от такого разделения из-за его механической легкости, но пролагает своим авторитетом долгий путь для подобного рода операций.
Михайловский, отрицая право Достоевского на место «одного из центров русской умственной жизни» 102 в противоположность собственному выводу1881 г., акцентирует прежде всего чисто художественное значение писателя:
«Достоевский просто крупный и оригинальный писатель, достойный тщательного изучения и представляющий огромный литературный интерес. Только так изучать его мы и будем» 103.
Это решительное «только так» на месте прежнего пренебрежительного перечисления отдельных «нехудожественных» особенностей романов Достоевского выдвигает потребность попробовать распространить общий принцип «бесцельной жестокости» таланта на один из аспектов творчества Достоевского (что, конечно, находится в противоречии с механическим отсекновением «пустыни слащавых сентенций»). Потребность доказать, что Достоевский — не «пророк» и не «религиозный вождь», а только своеобразный художник, приводит критика к тому, что он ищет, как формула «жестокого таланта» участвует в формообразующих принципах.
101 Отечественные записки, 1882, № 10, с. 249—250.
102 Там же, № 9, с. 81.
103 Отечественные записки, 1882, № 9, с. 83.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93