Мережковский первым в русской критике коллекционирует в своей книге многозначительные петербургские пейзажи Достоевского, особенно старательно — «петербургские» сцены и мысли из «Преступления и наказания»: слова Раскольникова о любви к петербургской уличной шарманке, смерть Свидригайлова, растворившегося, словно призрак, в ужасающей обыденности петербургского утра. Мережковский выделяет курсивом романтические эпитеты в духе В. А. Жуковского, которыми Достоевский указывает на тайную, подспудную, не поддающуюся какому-нибудь одному логическому определению связь между преступлением Раскольникова и «пышной картиной» царского великолепия Петербурга. Критик прямо протягивает эту тонкую нить дальше — к Пушкину, а затем, все более натягивая, еще дальше, к русской древности: «из этого страшного духа, как будто чуждого, западного, на самом деле родного, древнего, русского, до-христианского, богатырского, духа Петра и Пушкина вышел… Достоевский» 119.
Для Мережковского Достоевский оказывается опорой для провозглашения нового и близкого религиозного возрождения России. Достоевский и никто другой в глазах Мережковского соединяет в некий религиозно-художественный синтез давние славянофильские и западнические тенденции русской мысли.
119 JI. Толстой и Достоевский: Жизнь и творчество/Исследование Д. Мережковского. СПб., 1909, с. 268.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93